Парк забытых атракционов

Здесь есть все: старые, изъеденные временем и дождем до неузнаваемости конструкции, о назначении которых невозможно догадаться, россыпи тусклых красных кирпичей - бывшие дома, разбитые на маленькие многоугольные кусочки холодом и жарой дороги и кусты, деревья, буйно разросшиеся среди всего этого интерьера деревья. Они были непослушными, не хотели подчиняться старой планировке, скорее наоборот, старались вырасти и упасть так, чтобы максимально ее нарушить.

Очень тихо. Всегда здесь тихо - только ветер уныло поет, чайки кричат. Голоса их злые, голодные в пасмурные дни и тревожные в остальные. А в тумане они не кричат, пропадают, как призраки, будто их нет совсем. А может, они улетают куда-то, на какие-то неведомые далекие помойки.

Кроме чаек здесь нет никого - вообще никого. Здесь все забыто. Я так и называю это место - Парк Забытых Аттракционов. Они везде, в какую сторону ни пойди - наткнешься на искореженный собственной тяжестью металл. А если залезть туманным осенним вечером на холм, то увидишь, что Парк уходит во все стороны до горизонта - и больше ничего.

Я вам тут, наверно, надоел ужасно своими объяснениями, что тут да как. Я уж и сам себе надоел - голова порой раскалывается от собственного голоса: "О, вот это вот зонтик, вот то ржавое, с тонкими, похожими на паутину спицами - обыкновенный зонтик, просто лежит в этой луже давно, а лужа большая, елки закрывают над ней небо, и она не высыхает никогда". Дурная привычка - сам себе все объясняешь, будто кому-то. Иногда это забавно - можно поиграть в двух людей:

"...А как же мы туда пойдем?
- А вот, видишь доски, вот здесь, по ним, аккуратненько, раз-раз и уже там.
- Очень аккуратненько?
- Очень. Надо стать, ну, буквально невесомым.
- Забавно. Только настроение тоскливое.
- А это потому, что не надо было с утра смотреть те фотографии.
- Ага, ностальгия. Ностальгия. Солнце садится.
- Угу."

Солнце и вправду садится. Медленно краснеет, распухает. Вот-вот лопнет. Елки-палки, успеет ли оно свалить, прежде чем... То ли садится оно очень быстро, то ли мысли текут так медленно...

Встряхнуть головой, сбросить оцепенение. С этим Парком я, похоже, и вправду совсем свихнулся. Хотя нет на самом-то деле сумасшедших. Просто существуют разные уровни нормальности. У одного круга людей один уровень, у других - другой, принципиально отличный. Поэтому одни считают других ненормальными. В своем кругу выбивают двести из ста, но, перейдя в соседний тир, до истерики смеются над чужими мишенями: они кривые и другого цвета.

А еще ведь как: становится темно, и мы зажигаем свет. А кто-то дует на свечу, ибо истинно верит - только благодаря этому огню было светло. А теперь должна наступить тьма. Но нас большинство, и мы звоним друг другу, сообщаем между прочим: "Да это же полный крейзи!" Но вот обычная психбольница. Мы собрали туда тех, кто тушит свечи, и приставили к ним санитаров. Их немного, меньше, чем больных. Они жмутся по стенам, на них показывают пальцем - "Вот, вот они; смешно сказать, в темноте зажигают свет!!!" Весь мир - психбольница, а наши сумасшедшие — это санитары, жмущиеся вдоль стен санитары. Эй, санитар по имени Джонатан Ливингстон!

Взгляд наверх. Да, действительно кружит в темнеющем небе. Господи, откуда они здесь берутся, так далеко от моря? Чайки должны любить простор, а здесь все зажато стволами, слепыми стенами, образующими аллеи чаще, чем деревья.

Холодает. Вы думаете, почему я все время говорю? Это от страха. Вправду, страшно. Самая страшная вещь здесь — это мысли. От пустоты и тишины они моментально материализуются, пытаются нарушить тишину, заговорить с тобой - и пугают так, что останавливаешься, как вкопанный, а выкопаться - никак. А ночной холод усугубляет страх. Плохо, когда зябко.

В дождь не страшно. Шум заполняет пространство, страх быстро уходит, запахнувшись в свой длинный плащ. Его шаги, шорох травы тонут в дожде. Ты идешь, радуясь свежему запаху косого тумана, и слышишь музыку. Рояль. Музыка - полная шизуха, инструмент безбожно расстроен, и это особенно в кайф. Все твое движение ориентировано на звук, когда же, ну, когда же ты дойдешь? И вдруг стволы расступаются, большая полянка, влажный мох. Деревянный, из досок зал мест на сотню, открытый с противоположной сцене стороны. Скамьи то тут, то там покрыты разноцветной накипью плесени. В правом углу обычные грибы пробили темно-бежевые доски пола. На сцене стоит большой черный рояль. В нескольких местах с прохудившегося потолка капает вода, из одной дырочки она падает на черное дерево рояля, капли разбиваются в дребезги. Рояль играет, он похож на испорченный клавесин. Клавиши поднимаются и опускаются с едва слышным скрипом. Я стою посередине зала, широко расставив ноги, наклонив голову влево, я задумчиво смотрю на клавиши. Аттракционы. Забытые Аттракционы.

Но это в дождь. Сейчас совсем другая погода. Вам знакомо это чувство? Порой кажется, что ты совсем один, всегда один, все попытки поговорить с кем-то — это неловкие попытки. Ты не можешь объяснить, о чем ты хочешь говорить. Вынужден говорить о другом. Но - не умеешь. От этого извиняющиеся нотки в голосе. Все, что делаешь - не нужно никому, кроме тебя. А в глубине сердца знаешь, что можешь жить и без этого. Выходит, совсем ничего не нужно. Зачем? О, это проклятое "зачем"! Вопрос, на который нет ответа. Парк Забытых Аттракционов научил меня не задавать этот вопрос. Иначе подступает тоска, просто тоска. Я знаю, она может загнать в гроб. Я знал тех, кого она загнала в гроб. Я обхожу в Парке места, где их похоронили. Это не кладбище - на кладбищах похоронены тела. Тела хоронят только обычные сумасшедшие. Здесь похоронены души - так хоронят санитары по имени Джонатан Ливингстон. Ведь просто сумасшедших в Парке нет.

Парк вообще многому меня научил. Научил ненавидеть слова, не вообще все слова, а какую-то странную их часть. Будто кто-то свалил всю речь человеческую в один большой барабан для спортлото, бешено раскрутил и начал, калеча пальцы, выхватывать оттуда слова наугад. Когда в перебитых пальцах оказывалось очередное слово, он смотрел, изучающе долго смотрел на его трепыхающееся тельце, смаковал слово на языке, потом взгляд становился холодным, колючим и слово, прогнувшись, летело в грязь под ногами. А через два дня засыхало вперемежку с грязью на солнце, блекло, сливалось с грунтом, становилось его неотъемлемой составной частью.

Вот эти пальцы выхватили слово "любовь". Слово вертится в ладони, елозит между пальцев. Слово хочет жить. Но оно сказано слишком много раз, язык даже не хочет смаковать его, вкус набил на этом языке оскомину - за все прожитые жизни. Слово безвольно выскальзывает из ладони. Легкий шлепок о землю. Все.

Бешено крутится барабан. Что там? "Счастье"? Эй, дай я сам сожму ладонь изо всех сил, так, чтобы только гадкая слизь плюхнулась из кулака на землю.

Я сижу у тебя за спиной, метрах в трех, остановившимися глазами смотрю на твои тонкие ловкие руки. Лихо! Господи, как красиво! Как несчастны твои глаза, как грациозно ты убиваешь слова. Я плачу.

Вся земля покрыта сломанными гитарами. Как листьями. Нижние слои лежат в стоячей воде, но этих страшных трупов много, очень много, я иду, не замочив ног. Струны цепляются за меня, как металлическая трава, шаги требуют усилий. Весь лес завален ими. Будто их кидали с самолета. Ковровое бомбометание. Идти очень долго. Трудно ждать, когда это кончится. Кеды цепляются, струны лопаются. Уже почти стемнело.

Парк научил меня ждать. Я спросил: “Сколько? - Вечно. - А сколько это - вечно? - Не знаю, но конец вечности нельзя не почувствовать. Поэтому надо ждать."

Ожидание стало сущностью. Ожидание правит миром. Оно порождает созерцание, чуть насмешливый прищур глаз. Если увидишь в толпе такие глаза и улыбку Будды - не сомневайся: этот тоже был в Парке, где никого нет. Ходил по ломаным гитарам. Он тоже шел вглубь Парка, мимо тихо уснувших Аттракционов. Но повернул обратно, с той или иной точки. Чтобы понять Парк, некоторым хватает просто подойти к нему. Многим достаточно дойти до первых Аттракционов, оживить их взглядом, полюбоваться, как ржавые болты на качелях набирают обороты, как ссыпается окалина и ржавчина с разгоняющихся осей - и повернуть назад. За их спинами качели медленно останавливают свой бег. Их забывают

.

Но я - жду и иду дальше. Я не умею оживлять мертвое железо. Не разбираюсь в механике. Я научился лишь панически ждать. Именно - панически ждать.

В центре Парка есть бескрайняя площадь. Она освещена фонарями, у них мертвый свет. Он дает странные тени. Вот уже ворота, это начало, только самое начало выхода на площадь. Но зарево фонарей уже видно на небе. Совсем стемнело.

Ты больше не убиваешь слова. Спишь. Барабан поскрипывает на ветру. Ветер, целая ночная буря поднялась. У тебя светит луна. Она сделала Барабан серебряным. Кто-то, воспользовавшись твоим сном, привязал к нему бумажного змея и выпустил в небо на всю длину веревки. Повешенный змей, змей - висельник распугал чаек, он скалит зубы на луну. Луна равнодушна. Ветер крепчает, змей извивается, танцует в небе, пожирая звезды. Ночная вакханалия, пиршество безумных. Все звезды съедены! В небе только змей и Луна. Они убьют тебя! Но ты лишь улыбаешься во сне.

А здесь тихо. Луны, естественно, нет - ведь она там, со змеем. Мои шаги неестественно гулко отражаются от ночного неба. Я иду на площадь смотреть собственный спектакль.

...Очень раннее, очень туманное утро. Обрез крыши. Из-под крыши до горизонта - только деревья. На самом краю стоят стулья. Это похоже на зрительный зал, где экраном служит пропасть. Снизу, со дна, от куда-то из-под деревьев доносится шум первых утренних машин. Эй, стулья! Вы опять не спали всю ночь? Это просто шизофрения, обычная шизофрения. Да, я нагл. Я уверен, почти уверен, что не вернусь от вас обратно за ограду Парка. Ведь для этого придется опять так долго идти. Бесконечно сидеть и смотреть на Барабан, словарный запас бесконечен (хоть я и научился ждать). С каждым новым убитым словом я буду становиться все меньше и меньше, пока не исчезну совсем. Это глупая сказка.

Что ты говоришь, Невидимый на крайнем правом стуле? Я не различаю слов, но я узнаю твой голос. Я часто вспоминаю о тебе. Прости, я не пошел тогда на твои похороны. Но поверь - все это время я искал встречи. Я хотел поговорить с тобой. Мне это очень важно. Честно.

Ответь, почему все так? Ну, зачем это было нужно? Вот тебе - зачем? Да, я понимаю, ты не хотел мастерить этот Барабан, но ведь это - дело твоих рук. Когда он набирает обороты, я вспоминаю о тебе. Почему каждая смерть рождает свой барабанчик, опустошающий души оставшихся. Может, это закон жанра? Не молчи, умоляю! Ведь мы не успели ни разу поговорить. Не улыбайся, говори...

Но нет ответа.

Забиваю я себе голову ерундой. Придумываю себе чувство вины. Вообще, много придумываю. И - ничего не делаю. Не умею. И даже не могу понять, хочу ли что-то делать.

Эй, вы все, сидящие на стульях, мои знакомые, родные самоубийцы! Эй, бал сатаны здесь, на покатой крыше и там, под Луной и Змеем, что же мне делать, что делать человеку среди Парка Забытых Аттракционов? Барабан уже потерял слово "любовь", но есть еще слово "хочу". И если я уже не люблю жить, то я хочу жить!

Я разворачиваюсь спиной к стульям, взгляд мой привычно спокоен. Там, куда я смотрю, бесконечное море крыш, облака зависли между ними, будто между горными хребтами. Где-то у самого горизонта лошади мирно пасутся на пологих крышах, тех, что пониже. На самых высоких, на шпилях, на колокольнях лежит вечный снег. Здесь не слышно чаек. Они не залетают так высоко. Тропы набиты по старой жести крыш. Здесь ходят, это обитаемая страна, приветливая и чуть-чуть грустная. Светлая сторона крыш. В одном месте я подхожу к краю, останавливаюсь, чтоб передохнуть. Оборачиваюсь - стульев и пропасти уже нет, зрительный зал закрылся, исчез. Наваждение? Или просто пока я шел к ним спиной, я не мог их видеть, и поэтому они пропали? Я встаю на самый край и заглядываю вниз.

Подо мной лежит весь Парк Забытых Аттракционов. Земля покрыта утренним инеем. Ни ветерка. Ты сидишь на траве, серебристой от инея траве, и тонкими пальцами выковыриваешь из замерзшей глины слова. Плача, держишь их окоченелые тела на ладони и греешь, греешь дыханием. Они медленно, очень медленно оживают, ты отпускаешь их обратно в барабан, как диковинных слабых рыб в аквариум.

Тонкие пластины ночного льда оттаивают и падают в траву.

Кандид